Брызги чернил (статья, написанная в 2007 году)

Scientific photography

Toxic leather sea urchin (Asthenosoma sp.)Red sea endemic sea urchin. Nevertheless this specie is   quite often been photographed it was not properly described scientifically. White bubbles on top of the needle are very toxic.
Sea urchins like covering their bodies with litter like the one on the photo which found a piece of newspaper.

Atomium
Atomium is located near Brussels and was build for   Brussels World’s Fair in 1958. The model of a crystal of Fe which 165 billon times bigger than the original was one of the main attractions of the Expo 1958. 9 spheres had diameter of 18 m each  are connected with by tubes of 23 m long. Total height of the model is 102 m and the weight is 2400 t.  There are a hotel, cafe-shops and exposition rooms inside.The elevator inside the Atomium is one of the quickest in Europe and brings the visitors to the top in 25 s.
From the very beginning the Brussels authorities had planned to dismantle the Atomium after the Expo but it still exists and became the symbol of BrusselsAnd a place to practice extreme sports.

Zebra-shark (Stegostoma fasciatum)

This is quite a big shark, normally about 2,3 m long. Half of this length belongs to the dorsal fin without lower paddle. Only young sharks look like zebras. They are brown above and yellowish below and have long yellow vertical stripes. While the shark grows and reaches the length of 50-90 cm the stripes become wider and bigger and the media between them breaks into small brown spots. Adult shark is yellow with many spots. They the more uniformly distributed the bigger the shark is.

The biology of the zebra-shark is sketchy. The shark regularly has solitaire behavior  but was seen also in groups. More active at nights. Feeds on mollusks and crabs. Looking for food zebra-shark is capable to squirm into crevices and tunnels. Prefers small depth (before 50 m).

The foto I made when diving in Myanmar waters in 2007, december, with a boat from Phuket.

О театральных бенефисах

Первый театральный бенефис (bénéfice — доход, польза) состоялся в 1735 году во Франции. История не сохранила подробностей и даже имени актера-бенефицианта, но можно предполагать, что это был либо прощальный, либо благотворительный спектакль. В дальнейшем во Франции практика бенефиса предполагала, что по окончании контракта сбор от последнего спектакля может быть передан актеру, покидающему сцену. Бенефисы не регулировались театральной администрацией. Наоборот - их инициаторами и организаторами выступали коллеги-актеры. Например, известен бенефис великой актрисы Виржини Дежазе в 1874, которая после 6-летнего перерыва в этом спектакле еще раз появилась на публике. Публика стремилась еще раз увидеть актрису, и сбор от бенефиса был колоссальный - 60000 франков.

Во Франции актерские бенефисы были исключительным событием. Благотворительные спектакли, также называемые бенефисами, проходили чаще, но не о них речь.

Из Франции  "актерские именины", спектакли, сбор от которых поступает в пользу актера, добрались в Россию и очень быстро вошли в обиход как  государственных (императорских), так и частных театров. Количество бенефисов и даже время их проведения (например, непременно во время ярмарки) оговаривалось в контракте актера. Если актер по окончании контракта требовал прибавки к жалованью, а антрепренер не хотел этого делать, то вместо прибавки в его контракт могли включить дополнительный бенефис. Владелец петербургского "Театра литературно-художественного общества" А. С. Суворин в своем дневнике вспоминает: "Взяли Яворскую в труппу на 800 руб. без бенефиса, затем 600 и бенефис".

В императорских театрах в дни бенефисов цены на билеты удваивались и даже утраивались. В провинциальных частных театрах верхней ценовой границы не существовало. Бенефициант, как правило, сам развозил приглашения-билеты наиболее значимым в городе люди. Оплатой за билет в бенефис мог быть дорогой подарок, как это описано в пьесе Островского "Таланты и поклонники". Весь сюжет этой пьесы строится вокруг намечающегося бенефиса молодой актрисы.

Актеры могли сами выбирать пьесы для своего бенефиса. Поэтому многие бенефисы становились театральными премьерами: "Буря" Шекспира  - бенефис А. И. Ежовой в Александрийском театре (Петербург), 1821; "Двенадцатая ночь" Шекспира - бенефис Карской в ​​Малом театре (Москва), 1867; "Коварство и Любовь" - бенефис М. И. Вальберховои в Большом театре (Петербург), 1827; "Дон Карлос" и "Вильгельм Телль" Шиллера - бенефис В.А. Каратыгин в Александрийском театре, 1829; "Недоросль" Д. И. Фонвизина в "Свободном русском театре" (Петербург) - бенефис И. А. Дмитревский (1782). Для бенефиса Марии Ермоловой в 1876 году на русский язык был переведен "Овечий источник" Лопе де Вега.

Многие пьесы Александра Николаевича Островского первый раз были показаны на бенефисах. Лучше сказать, не было бы бенефисов - эти пьесы не были бы поставлены, по крайней мере, при жизни их автора. Бенефицианты не только выбирали пьесу - они еще несли расходы на ее постановку. Дирекция театра могла им частично компенсировать стоимость костюмов и оплатить "вечерние расходы" (так называлась стоимость освещения) и статистов. И все равно, бенефисы были актерам выгодны. Дирекция же таким образом обновляла репертуар и получала готовые декорации (которые после спектакля-бенефиса переходили в собственность театра).

Пьеса   "Свои люди- сочтемся"  в первый раз была поставлена в Петербурге в бенефис Ю. Н. Линской 16-го января 1861 года, а через две недели (31 января) - в Москве, в бенефис знаменитого Прова Михайловича Садовского. Премьера "Грозы" на сцене московского Малого театра состоялась 16 ноября 1859 г. в бенефис актера С. В. Васильева, игравшего Тихона. Но все это было потом, когда Островский стал признанным драматургом.

Первые пьесы Островского на сцену не попадали. И вдруг Любовь Павловна Косицкая, служившая в Московской Императорской Труппе, выбрала для своего бенефиса пьесу "Не садись не в свои сани". Это был дружеский жест по отношению к драматургу. Тем более, что Островский был долго и безответно влюблен в актрису, которая недавно  вышла замуж и стала мамой. Но  это был риск. Бенефис - это заработок. Пьеса для бенефиса должна была быть в первую очередь кассовой.

 Директор труппы предоставил для бенефиса сцену Большого театра. Островский сам руководил постановкой и прошел роли с каждым из актеров. Пьеса стала событием : до конца весеннего сезона 1853 года она прошла еще 12 раз в Большом театре и 12 раз в Малом. А 14 января, после премьеры, Островский только и мог сказать: "Я счастлив - моя пьеса исполнена".

Бенефициантами могли быть помощники режиссера, суфлер и даже старший плотник. Драматург же, напротив, отдавал свою пьесу бесплатно. Он мог надеяться на то, что бенефициант пригласит его на традиционный обед у Смурова (некторые не приглашали), а дирекция впоследствии купит пьесу в репертуар.

Как актер растет на ролях, пьесы Островского выросли на актерских бенефисах. Все же Александр Островский был одним из наиболее активных сторонников отмены бенефисов. Специальная комиссия взвешивала "за" и "против" и пришла к выводу, что бенефисы загрязняют репертуар. Особенно когда пьесы выбирают суфлеры и старшие плотники.

В 1882 году в императорских театрах были отменены контрактные бенефисы. Остались только бенефисы наградные - по случаю юбилея, как правило, это было 20-летие пребывания на сцене. Кто-то мог себе позволить нарушить это правило. Матильда Кшесинская, например, в 1900 году танцевала бенефис в ознаменоваие десятилетия своей, как сегодня сказали бы, творческой деятельности.

С 1908 года бенефисы исчезли с императорской сцены полностью. Советская власть уничтожила частные театры и бенефисы в них.

Но слово "бенефис" не ушло. Спектакль "Бенефис Островского"  в постановке Любимова (1973) или  телешоу "Бенефис" Бориса Пургалина и Евгения Гинзбурга (стартовало в 1974 году) - все это продолжение традиций лучших актерских бенефисов, в которых было все: свобода творческого самовыражения, праздник и восхищение любимым актером и  раскрытием его таланта.

Этим традициям следует череда актерских бенефисов в "Театре на Басманной", предвосхищяющих главное событие - грядущее 15-летие театра.

Возвращение Цвета

 

Источник: pulsev.com.ua

На стадионе готовится к старту велогонка. Спортсмены выстраиваются вдоль стартовой линии. Выстрел - и они, надавив на педали, устремляются  вперед. Постепенно гонка растягивается. Сильные и подготовленные участники вырываются вперед, а более слабых трудная трасса задерживает, и они отстают все больше и больше.

Велогонка - жизненная аналогия метода разделения веществ, получившего названия "хроматографический". Как трасса разделила спортсменов в зависимости от их подготовленности, так и хроматографическая колонка разделяет молекулы в зависимости от их умения "пробираться" через заполняющий ее адсорбент.

Другой пример хроматографического разделения- это бурный горный поток, который захватывает с собой и крупные валуны, и гальку, и обломки деревьев, и траву. Валуны оседают первыми, а куски дерева могут доплыть до самого моря.

Впоследствии хроматографический метод  оказался настолько всеобъемлющим, что нашел применение во всех областях— от химии и биологии до криминалистики и строительства. Его используют для определения веществ, их разделения и очистки. Наверное, никакой другой научный термин не сравнится со словом "хроматографический" ни  по частоте употребления в 20 веке, ни по его значению для дальнейшей научно-технической революции. [1]

Открыта новая наука "Цветопись" ( "Хроматография") была в 1903 году. В ее названии создатель метода Михаил Цвет скромно зашифровал свое имя.

Триумф нанотехнологий в XXI веке - это ренессанс хроматографии, науки, на столетие опередившей свое время. Михаила Цвета в мире считают одним из трех величайших российских химиков наряду с Ломоносовым и Бутлеровым.

Пора России узнать биографию этого великого ученого.

Его история - история появления новой науки, зарисовка эпохи, полной революционных изменений и идей, рассказ о скитаниях и поисках. География обширна - от Женевы и Рима до Казани, от Симферополя до Варшавы.

Зеленый: листья тиса

1903 год. Фитофизиолог Михаил Цвет выступает перед Варшавским обществом естествоиспытателей. Его доклад посвящен фильтрации растительных пигментов через абсорбент.

Листья тиса он растер в кашицу, смешал с жидкостью и залил в стеклянную трубку, в которую был насыпан порошок-адсорбент. Результат удивил самого ученого. Из воронки сначала потекла бесцветная, потом желтая жидкость. А вверху образовалось зеленое кольцо, у которого быстро появилась желтая кайма. Кольцо тоже было непростое: сине-зеленое вверху, внизу оно переливалось оттенками желто-зеленого.[2]

Пока еще никто не знает, что Михаил Цвет стоит на пути великого открытия. В своем докладе он не высказывает революционных идей. Он обсуждает электростатическое взаимодействие сорбата с сорбентом, но не делает вывода о 

том, что верхний желто-зеленый слой — это хлорофилл b, а нижний сине-зеленый— хлорофилл a.

Исторически этот доклад связывают с рождением новой науки — хроматографии.  Происходит это за 6 лет до того, как Милликен проведет свой опыт по измерению заряда электрона, за 8 лет до опытов Резерфорда с альфа-частицами и за 10 лет до того, как Нильс Бор предложит свою модель строения атома.

Синий: женевское озеро

Русский ботаник Михаил Семенович Цвет родился 14 мая 1872 года в итальянском городе Асти.

Его отец Семен Цвет был человеком деятельным и светским. Он занимался

литературой и публицистикой, писал работы на экономические темы, боролся с несправедливостью, часто конфликовал с влиятельными лицами [3]. Он был со

 

Парк возле Женевского Университета, начало 20 в. Источник: unige.ch

всеми знаком: переписывался с Тургеневым, чуть было не вступил в брак с Софьей Корвин-Круковской (будущим великим математиком Софьей Ковалевской), был принят у музы Пушкина Анны Петровны Керн.

Семен Николаевич постоянно находился на государственной службе и к обязанностям своим относился крайне ревностно. В 1872 году он заведовал Каменец-Подольской казенной палатой, то есть был главным над всем казённым управлением, включая управление государственным имуществом и строительством.

Мать Михаила Цвета звали Мария да Дороцца. По национальности она была итальянкой, хотя родилась в Турции и долгие годы жила в России.

По дороге на итальянский курорт Арона супруги Цвет заехали в прелестный старинный городок Асти. Там, в отеле «Реал», что стоит напротив знаменитого палаццо поэта Витторио Альфьери, родился их сын Микеле.

Мальчик родился слабенький. Очень скоро Мария да Дороцца умерла. Отец не долго оставался с единственным сыном.

Химическая лаборатория Женевского Университета, нач. 20 в. Источник: unige.ch.

Спустя три месяца Семен Цвет вернулся  в Петербург, на государственную службу, оставив маленького сына  с кормилицей в Лозанне.

О Швейцарии говорят, что бог, желая компенсировать этой стране отсутствие выхода к морю, наделил ее просто райской красотой. Синева  широкого Женевского озера, красные черепичные крыши домов, белые вершины гор — таким пейзажам могут позавидовать все другие страны.

Михаил Цвет рос в Лозанне, и его родным языком был французский. Когда ему было 12 лет, в Женеву переселились его отец, сестра и брат. Тогда Цвет впервые услышал русскую речь.

Окончив в Женеве гимназию, Михаил стал студентом  факультета естетсвенных наук Женевского университета. В качестве специализации он выбрал ботанику.

Для исследований клеток, которыми занимался Цвет, требовалось самостоятельно изготавливать препараты. Их нужно было окрашивать, чтобы сделать клетки видимыми под микроскопом.

Ботанический сад в Женеве. Источник: europeturizm.ru

Препараты нужно было очищать, в первую очередь сорбционными методами. Приборы тоже изготавливали сами исследователи.

Окончив университет, Цвет за полтора года подготовил диссертацию и с блеском ее защитил. В протоколе заседания было записано, что «по сложности и приему, которым автор ее осуществил, эта работа стоит выше многих других докторских диссертаций».[3]

В 1896 году, отдохнуть и поправить здоровье Цвет отправился в Италию — главную здравницу XIX века.

В путешествии по Италии Цвет в первую очередь спешил увидеть ботанические сады. Выросшие до 5-10 метров тропические деревья привели Михаила в восторг: "Сколько работ можно сделать на таком материале!"[3]

За научные заслуги Цвету предложили место ассистента в одном из ботанических учреждений Генуи. Можно было принять это предложение и работать в прекрасных ботанических садах.

В то время отец Михаила с многочисленными детьми (от третьего и четвертого

 браков) вернулся в Россию. Семен Цвет говорил: «Дети должны иметь Родину».[3] Он не сомневался, что сын последует за ним.

Желтый: солнце Петербурга

В 1896 году Михаил Цвет записал в дневнике: «Вернулся в Россию». [3]

Он сошел с трапа корабля в черноморском порту Одессе. По-русски Михаил говорил с французским акцентом.

Сначала он поселился в доме у отца в Симферополе.

Михаил рассчитывал получить место преподавателя в Новороссийском Университете. Он ждал назначения и гулял по Крымским горам, собирая гербарии. Но назначения все не было. Работы Цвету никто не предлагал.

Михаил решил уехать в главный центр научной жизни России - Петербург. Там можно было получить место в Кабинете анатомии и физиологии растений Академии наук.

В середине декабря в Петербурге солнце поднимается над горизонтом лишь на пару часов. Сырость и ветра в это время года такие, что человек быстро начинает жалеть о том, что вообще оказался на улице.

В это неприятное время приехал в Петербург Михаил Цвет. Оказалось, что он чуть-чуть опоздал: Кабинет только-только принял на работу нового лаборанта. 

Других открытых вакансий не было ни в Академии, ни в Университете, ни в Ботаническом саду. «Оплачиваемой штатной работы по-прежнему нет, а бегать по частным урокам тоскливо» - написал Цвет своему другу. [3]

К тому же возникли проблемы с женевским дипломом.

Сегодня мы уже не  удивляемся тому, что диссертация, о которой столь восторженно отзывались в Женеве, не признается в России. Столь высоки требования в российской высшей школе: швейцарский диплом доктора приравнивается лишь к дипломной работе выпускника Российского университета. Цвет срочно должен был написать  магистерскую диссертацию.

Той зимой Цвет раскаялся в том, что приехал в Россию: «В течение  тех шести с лишним месяцев, что я в России, я тщетно пытаюсь заставить себя почувствовать, что в моей груди бьется русское сердце! Я пересек всю Россию. Я посетил Москву, святой город, и мои глаза и уши были широко открыты. Ничто не дрогнуло, ничто не отозвалось во мне. На своей родине я чувствую себя иностранцем. И это чувство меня глубоко и отчаянно удручает. Теперь мне жаль, что я покинул Европу...»[3]

Но не все было так печально. В Петербурге Цвет познакомился с Петром

Францевичем Лесгафтом — человеком чрезвычайно широких научных интересов [4]. Лесгафту было тогда 60 лет, он был признанным биологом, автором книги «Основы теоретической анатомии», популярным лектором и основателем Биологической лаборатории.

Цвет перешел работать в Биологическую лабораторию. В начале 1898 года он уже заведовал ботаническим отделением и преподавал ботанику слушательницам курсов. На лабораторные работы к нему ходили 75 девушек.

 Желающих было так много, что заниматься приходилось посменно. Первая смена начинала работать в 6 утра. В темноте, зимой, закутанные в шубки и шали, спешили девушки по пустынным улицам Петербурга. Иногда попутная конка подвозила их - хоть чуть-чуть, хоть куда-нибудь. Точно так же добирался до лекционного зала и Михаил Цвет. Часть занятий проходила на квартире у Лесгафта.

Год спустя письма Цвета женевским друзьям были другими: «Мы, русские — со

 всех точек зрения я могу сказать «мы», потому что я достиг того, что стал

совсем похож на своих соотечественников». [3]

Поступило предложение работать в Германии — Цвет от него отказался.

Сдавать магистерский экзамен и защищать диссертацию Цвет отправился в Казань. В Санкт-Петербурге один только профессор Ф.Я. Гоби имел право принимать экзамен по ботанике. Но Гоби был бесконечно предан мхам и водорослям и ожидал такого же интереса от экзаменующихся. Не знать что-то, что касается низших растений, Франц Яковлевич считал преступлением. Михаил Цвет никогда не работал в этой области.

Сдав экзамен и защитив в Казани магистерскую диссертацию,  Цвет был принят в приват-доценты Казанского университета.

В то время университет выдвинул ходатайство о введении третьей профессуры по ботанике (третьей преподавательской ставке, говоря современным языком) для преподавания анатомии и физиологии растений. У Цвета были все шансы ее получить.

Одновременно Цвет узнал, что прошел по конкурсу в Варшавский университет на должность ассистента кафедры анатомии и физиологии растений.

Казань была очень перспективным «журавлем в небе»: профессорская должность, если ходатайство утвердят, и возможность создать новую лабораторию.  В Варшаве должность была намного скромнее, но лаборатория по физиологии растений уже была.

В январе 1902 года Цвет переехал в Варшаву.

Красный: профессура в Варшаве

Окончательно присоединив Польшу к своим владениям в 1815 году, российское правительство незамедлительно открыло русскоязычное высшее учебное заведение — Варшавский университет. К концу 19 века он стал крупнейшим университетом в России.

Обязанности Цвета как лаборанта кафедры ботаники — помощь в проведении практических занятий со студентами. Эта работа отнимала много времени, потому что лаборатория была маленькой, студенты занимались в две группы.

Заработанные деньги  Цвет тратил на реактивы для собственных исследований.

В 1904-1905 годах польские студенты активно участвовали в революционных выступлениях. Российское правительство быстро закрыло Университет, что называется, от греха подальше: два года занятия не проводились вообще. Полностью учебный процесс возобновился лишь в 1908 году.

Преподавателей никто не выгонял, но и жалованья им тоже не платили. Для заработка Цвет читал лекции в Политехникуме и Ветеринарном институте, а большую часть времени ставил опыты в своей лаборатории. Нет денег, но и нет возни со студентами, которая отрывала бы от научной работы. Из экономии ночевал Цвет там же, в лаборатории, прямо на столе. [5]

В библиотеке Варшавского Университета работала Елена Трусевич. Елена не только владела несколькими языками и удивительно хорошо ориентировалась в хранившихся в библиотеке научных публикациях, но и обладала твердым и решительным характером. В 1907 году Михаил Цвет и Елена Трусевич поженились. Елена и хозяйство наладила, и в работе мужу помогла, подбирая для него необходимые печатные статьи.

Для Михаила Цвета годы работы в Варшаве были наиболее плодотворными. Количество проведенных им опытов исчислялось сотнями. Сделав в 1903 году доклад об абсорбции, в 1905 году Цвет оформил свой метод в новую науку. Прозвучало название - "Цветопись". Цвет создал хроматографию.

Совершенствуя хроматографический метод, пробуя различные адсорбенты (соли ртути, калия, бария, урана, гидрат окиси алюминия, сахар, земля, толченый мел), Цвет вел исследования для своей - уже третьей по счету - докторской диссертации, которая называлась "Хромофиллы в растительном и животном мире".[4]. Защитившись в 1910, в 1911 году Цвет получил премию Ахманова - 1000 рублей. [5]

Конец всему положила война. Она прервала контакты Цвета с европейскими лабораториями. Она выдернула студентов с занятий.

Война также погубила весь архив Цвета. Варшавский институт в 1914 году поспешно эвакуировался в Нижний Новгород. В это время Цвет с женой и тещей уехал на лечение в Одессу. Научные материалы ученого и его библиотека пропали.

Оранжевый: черепичные крыши Дерпта

Целых три года, вернувшись из  Варшавы, Цвет напрасно подавал заявления в различные российские университеты. Он ни разу не набрал  нужного количества избирательных шаров. Лишь в 1917 году он получил профессорскую кафедру в Дерпте (Юрьев, современный Тарту). Наконец-то у Цвета появились возможности для научной работы. В Дерпте был очень сильный ботанический коллектив.

В марте 1918 года германские войска, оккупировавшие Дерпт (Юрьев), окончательно прекратили деятельность университета как русского учреждения. Немцы предложили преподавателям и студентам добровольно покинуть Лифляндию. Революция ослабила военные возможности России, так что надеяться на победное контр-наступление русских войск было трудно. Надо было уезжать.

18 мая 1918 года Большая государственная комиссия по просвещению издала постановление: "Считать необходимым учреждение университета в г. Воронеже, для чего использовать имущество и свободный персонал эвакуированных университетов. С этой целью войти с предложением в Совет Народных Комиссаров о содействии в переезде юрьевских профессоров вместе

со студентами и архивом университета в Воронеж. Ассигновать на перестройку зданий под университет 500 000 рублей". [3]

Для эвакуации Университета  из оккупированного Юрьева было выделено два поезда. Поскольку немцы не только запретили вывозить оборудование Университета, но и описали личное имущество живших при нем преподавателей, семья Цветов приехала в Воронеж практически без вещей.

Фиолетовый: сумерки в Воронеже

На улице Халютинская — так ее назвали по имени одного из домовладельцев — селилась в основном воронежская интеллигенция. Ветеринарный врач Алексей Иванович Веревкин в 1911 году выкупил на ней большую усадьбу. Два главных дома (номер 18 и номер 20), фасады которых выходили на улицу, он отвел под им же основанную земскую 4-х классную фельдшерскую школу, первую в России. Это были большие кирпичные дома, с побеленными стенами, металлической крышей, каменными наличниками на окнах первого этажа и резными деревянными — второго. В этом доме жили и сам Веревкин, и некоторые слушатели школы.

В саду, скрытый за деревьями, стоял небольшой флигель. Этот флигель

Веревкин предоставил Цвету и его жене.  Обстановка была самая скромная — стол, стул, этажерка, кровать... Всем этим обеспечил квартирантов гостеприимный хозяин, потому что вещи Цветов остались в Дерпте.

Ноябрь 1918 года.  Исхудавший Михаил Цвет сидит у заклеенного окна в маленькой комнате. Окно выходит в сад, где листья уже облетели, а снег только местами прилег на дорожки и клумбы.

Цвет смотрит, как последние признаки дня растворяются в сумраке, и сад становится одной темной массой. Он зажигает керосиновую лампу. В стекле, по которому медленно стекают дождевые капли, отражаются и желтый свет лампы, и бледное лицо с резкими чертами и с бородкой клинышком.

Аккуратным почерком с наклоном, с завитками у заглавных букв и словно срезанной наискосок буквой «т», он пишет: «Страдая пороком сердца, я не могумного и долго ходить. Поэтому я прошу Правление войти в мое положение и дать мне физическую возможность приступить к лекциям, приблизив меня, так сказать, к месту деятельности, т.е. отведя временно место в помещении при Университете (некоторые служащие пользуются этим). Я мог бы поселиться временно при заведуемом мною Ботаническом Институте, где при достаточно  обширном помещении могли быть выделены, без всякого ущерба для лаборатории, под мое жилище две совершенно изолированные, с отдельным входом маленькие комнатки.»[3]

От флигеля до университета -  3 километра. Казалось бы, это не расстояние для ботаника, который привык совершать длительные пешие прогулки по Альпам или Крымским горам в охоте за гербариями.

Хотя Цвету всего 46 лет, невзгоды и лишения подорвали его здоровье. Ему нужно 5 минут, чтобы подняться на второй этаж, а улицы Воронежа изобилуют подъемами и спусками. Совершать ежедневный моцион до университета Цвет не в состоянии. Он с трудом прогуливается по тропинке до высокого берега реки Воронеж. Часами стоит он на этом обрыве, любуясь заречными далями.

Пока Цвет пишет во все университетские инстанции и ищет способ перебраться поближе к месту службы, ему, как «уклоняющемуся от чтения лекций», перестают выплачивать жалованье.

Только 8-го апреля 1919 года Цвету удается добиться права пользоваться казенным транспортом, а именно — телегой с лошадью. На следующий день он едет в Университет и начинает преподавательскую деятельность.

Голубой: весеннее небо

В далеком 1919 году перспективы хроматографии не были очевидны. Уже через 20 лет после смерти Цвета Нобелевский комитет трижды присудил премию за успешное применение хроматографии в различных областях фундаментальной науки: : Карреру в 1937 году за изучение каротиноидов, фламинов и витаминов А и В2, Куку в 1938 за работы по каротиноидам и витаминам, Бутенандту в 1939 за исследование половых гормонов, Ружичке в 1939 за исследование полиметиленов и высших терпенов. Несомненно, если бы Цвет дожил до массового применения его открытия, он был бы в числе нобелевских лауреатов.

Благодарные потомки  поставили памятную стелу с надписью: «Ему дано открыть хроматографию — разделяющую молекулы, объединяющую людей» русскому ученому Михаилу Цвету - создателю хроматографии, которая одновременно «есть наука, явление и практический метод».

Стелла на предполагаемой могиле Цвета. Источник: wikipedia.ru

Фотографии сделаны автором, если не указан другой источник.

Старые фотографии, с истекшим авторским правом, взяты из интернета.

Литература:

1.Сборник Хроматография на благо России. М: "Граница", 2007 - 688с

2.Сборник  100 лет Хроматографии. Москва, Наука, 2003 - 739с.

3. Сенченкова Е.М. М.С.Цвет - создатель хроматографии. Москва: "Янус-К", 1997 - 440 с.

4. Цвет М.С. Избранные труды. Москва, Наука, 2013 -679 с.

5. Штейнберг М. Толченый мел профессора Цвета. Воронежский Университет, 2014 - 15с.

В 98 году, помню, написала я статью: "Зеленое и голубое, или сказка о том, как Майкрософт и АйБиЭм вместе делали операционные системы".

Вот такую статью нашла сегодня
https://hi-tech.mail.ru/news/windows-evolution/#a13